Яхромская
ИСТОРИЯ
[spoiler]
Яхромская икона Божией Матери явилась отроку Косме (память 18 февраля), сопровождавшему больного. Косма остановился на берегу реки Яхромы, недалеко от Владимира, и больной уснул. Внезапно Косма увидел яркий свет и услышал голос: «Внемли и разумей глаголы жизни, яви житие богоугодное и пожелай радости праведных, да насладишься вечных благ». Свет исходил от иконы Успения Пресвятой Богородицы, явившейся на дереве. Отрок Косма снял икону, поднес к больному, и тот немедленно исцелился. После этого Косма направился в Киево-Печерскую обитель, где был пострижен и возрос для самостоятельных духовных подвигов. По тайному внушению Божию преподобный Косма взял с собой чудотворную икону и удалился на берег Яхромы в то место, где обрел этот образ. Преподобный Косма соорудил храм, в честь Успения Божией Матери, в котором поставил Яхромскую икону. Впоследствии там образовалась обитель.
[/spoiler]
Преподобная Параскева-Петка Сербская
Петкана и Евфимий, епископ Маадитский, брат Петканы.
[spoiler]
ПЕТКАНА.
«Бог посылает нам в этой жизни искушения, страдания и боль, чтобы с их помощью мы могли легче познать и исполнить свое предназначение. Они — как придорожные знаки, помогающие не сбиться с пути и выбрать на развилке верное направление», — говорил мой брат Евфимий.
Он был на десять лет старше меня и не скрывал от меня своей любви, и я верила ему. И со всем жаром своей детской души стремилась видеть милость Божию даже в том, что походило скорее на немилость, кару и утрату.
Но это было уже после. После того как я пережила первую сильную боль. Когда страх впервые тисками сдавил мое сердце.
До того дня я была обычным ребенком. Необычной делали меня лишь рассказы о моем чудесном рождении, не совсем мне понятные, да еще трепетная, трогательная любовь родителей, буквально боготворивших меня.
«Ты нам дарована», — говорил мне отец.
«Ты будешь императрицей! Предстательницей Бога на земле! Ты для этого рождена», — поверяла мне свои сокровенные мечты мать.
Бедная! Она и не представляла, сколь тонка эта пряжа ее грез и как быстро порвется сия пестрая ткань радужных снов и мечтаний. Как в одночасье рухнет и рассыплется прахом здание, созидаемое ею в течение всей жизни, которая после моего рождения казалась ей прочной и надежной, дарованной едва ли не на века.
Сперва умер отец. Умер внезапно.
Потом заболела я.
Мне никогда не забыть того вечера, который начинался так же, как и прочие: первые тени ложились на гладь Мраморного моря, открывавшуюся прямо за нашими садами.
«Мама, зажги светильники»,— попросила я.
«Все светильники зажжены», — ответила мне моя мать.
«Но я ничего не вижу».
«Как не видишь? Что с тобой?»
Что со мной? Я не знала. Я смотрела широко раскрытыми глазами и видела лишь едва проницаемую тьму.
Я встала. Пошла к матери. На ее голос. И оступилась.
«Что с тобой? Петкана, дочка, что с тобой?» — взволнованно повторяла мать. А страх уже крошил ее слова, дробил их на судорожные всхлипы и невнятный лепет.
«Не вижу… Не вижу света… Не вижу тебя… Ничего не вижу», — вырвалось у меня со слезами.
Я стояла посреди комнаты словно потерянная, будто в незнакомой ледяной пустыне, кожей ощущая надвигающийся холод.
Я почувствовала, как мама подходит ко мне, как медленно поднимает руку, и скорей ощутила, чем разглядела, слабое колебание пламени. Она поднесла свечу к самым моим глазам.
«А теперь видишь?» — спрашивала мама. Она буквально заклинала меня: «Ты видишь?»
Я молчала и беспомощно мотала головой. Как буду молчать потом годами в ответ на все тот же вопрос моей несчастной матери, страдающей оттого, что нету снадобья, способного исцелить меня и утишить ее боль. Стыдящейся, что не может утешить меня в моем и своем страхе, сблизившем нас так тесно, как ни одна радость прежде. То был страх перед грозной неизвестностью, коя была для нас единственным символом будущего.
* * *
«Боль и страх часто суть десница Господня, коей Он берет нас за руку и ведет за Собой — пока мы сами не научимся устремляться за Ним сердцем», — сказал мне Евфимий, когда мы схоронили отца. То же самое повторил он мне при начале моей болезни.
Добрый мой брат! Ему было шестнадцать лет, и он уже ясно видел цель своего пути. В словах, которые он тщательно подбирал, беседуя со мною, он также искал подтверждения своей вере.
Тогда его речи звучали для меня просто утешением. Со временем я поняла, что то был глас Истины.
Болезнь в корне изменила мою жизнь. Мои мысли. Желания и надежды матери, связанные с моим будущим. Наконец, меня самое. Я уже не была больше живым и веселым ребенком, каким знал меня покойный отец. Я привыкла к спокойствию. Движения мои стали медленны и осторожны.
Чтобы как-то облегчить и скрасить мне тягостное однообразие дней, мама и Евфимий старались как можно реже оставлять меня одну. Они водили меня гулять в сад или на берег моря. Разговаривали со мною больше и чаще, чем в то время, когда я была здорова. Мы теперь и общались по-другому. В основном они мне читали. Мама — сказки. Евфимий — Жития мучеников за веру. Признаюсь, сказки о принцессах наводили на меня скуку. В сказках принцесса, как правило, сидит где-нибудь в высокой башне и льет слезы, ожидая, пока не появится храбрый витязь и не освободит ее. Гораздо больше я любила рассказы о христианских мучениках. О святом Стефане, о святом Димитрии, великомученике Георгии. Они напоминали мне притчу, однажды услышанную от отца. О юноше, убившем дракона и нашедшем в его сердце девять сундуков — один другого меньше. В последнем ларце томилась птица. И тот юноша, и мученики Христовы знали, что ищут. Знали, за что страдают. Я следила духовным взором за каждым их шагом и видела то, чего не было даже в самих книгах.
«Посмотри, как великолепен сегодняшний день! Ты видишь?» — спрашивал, бывало, Евфимий. Это его «Ты видишь?» не обижало меня. Ведь он знал, что я и вправду вижу, только по-своему. Благодаря болезни у меня открылось внутреннее зрение.
Я следила за каждым прикосновением солнца к моей коже и легко распознавала — в зависимости от его тепла и жара, — когда небо чисто, а когда покрыто тучками. Сквозь незрячую свою пелену видела я то же самое небо, и лазурную гладь под ним, и белоснежный танец чаек.
«Посмотри, как склонились деревья»,— говорил мне Евфимий. И я смотрела. Вслушивалась в голос ветра, игравшего моими косами и складками одежды. Определяла его направление и силу. Я помнила, как выглядит наш сад, знала, где и какое дерево у нас посажено, и точно представляла себе, насколько способна согнуть каждое из них могучая стихия. Гуляя и разговаривая с Евфимием, я безошибочно определяла, колышутся ли сейчас темные кроны кипарисов или же только слегка трепещут плакучие ивы.
Иногда, перед тем как уснуть, посреди заочного мрака и бархатной тьмы завешенной пологом девичьей постели, я вспоминала роскошь и богатство красок любимых цветов, пестроту и яркость бурлящей вокруг жизни, буйные празднества и торжества, броскую красоту диковинных плодов и дорогих восточных тканей, дивные росписи и мозаику храмов. Вспоминала ночное небо, усыпанное звездами, сиявшими и мерцавшими подобно драгоценным камням; и заходящее солнце, в чьем закатном багрянце сливались воедино небесный свод и пучина морская.
«Мір есть Божие чудо, а свет — милость Господня!» — думала я в такие мгновения. И повторяла потом эту мысль как молитву.
Так, незаметно для меня самой, душа моя начала преисполняться благоговением перед неизмеримым могуществом Того, кто сотворил все эти чудеса. И пестрый, клокочущий мір, и нас, людей, и наше телесное зрение. И постепенно во мне стало зарождаться желание быть истинной и достойной частью Его творения и премудрого замысла.
Болезнь приблизила меня к Богу. К Нему вела и дорога во храм. И наши молитвы. Казалось, мой недуг помог и мне, и маме избрать верное направление, ясно определив ту стезю, по которой мы обе отныне шли.
Для всех окружающих мы с матерью являли собой в те дни скорбную картину: старая женщина медленно идет, тяжело опираясь на хрупкую руку высокой бледной девочки, а та — сама спотыкается, окутанная мраком незрячих очей.
Мы часто бывали у святых мощей целителей и чудотворцев. Посещали праведных иноков и целебные источники. Обошли множество святых церквей в поисках спасения и утешения.
После службы мы часто оставались вдвоем в опустевшем храме. Долго и истово молились пред царскими вратами, пока не давала себя знать ледяная боль в спине и коленях. Мама молилась со стонами и всхлипами, судорожно сжимая руки, воздетые к Той, от Кого она ждала великой милости. Я же обращалась к Ней с немыми слезами. Умоляла Ее исцелить мою слепоту. Дабы иметь возможность видеть все, что покоится на длани Господней. Тогда я еще не представляла себе, о чем прошу я Матерь Божию. Равно как и не знала, что есть не только телесное — внешнее и внутреннее, — но и иное зрение.
«Правда ли, что столь усердно и искренне молятся лишь матери больных детей? Неужели только убогие и несчастные — для кого настоящее сплошная мука, а грядущее постоянный страх — взывают столь истово к Силам небесным? — спрашивала я себя. — Или же молятся и другие? Просят у Бога иного? Быть может, того покоя и мира в душе, который порой переполняет сердце, когда сквозь мутную пелену жалкого зрения плотского сподобишься узреть дивный лик Матери Спасителя».
* * *
«Будь равно благодарна Богу за все, что Он тебе посылает. И за боль — тоже, как и за радость», — говорил мне Евфимий.
Он сидел на моей постели и гладил меня по голове, по мокрым от слез щекам.
В соседней комнате мама стояла на коленях перед распятием, заламывала в бессилии свои старческие руки. Временами до нас доносились ее мучительно-тяжкие, сдавленные стоны.
У нас с мамой была одна общая боль: Евфимий покидал нас. Он уезжал в Царьград, чтобы поступить послушником в Студийскую обитель.
«Зачем, Евфимий?» — спрашивала я.
Обеими руками я сжимала его теплую и нежную руку, влажную от прикосновений моих бедных ладошек.
«Почему ты уходишь?»
«Бог знает. Он указал мне путь, по которому мне должно идти», — отвечал мой брат. Он был уверен, что слышал Божий наказ так же ясно, как слышит сейчас мой голос.
«Почему ты уходишь, Евфимий?» — спрашивала я. А ведь мы с мамой давно предчувствовали, что так и будет. Желание покинуть этот суетный мир я читала в каждом взгляде моего старшего брата, ощущала в каждом его слове. Вся его повседневная жизнь говорила о том же. Я слышала это в его молитве. В притчах, которые он рассказывал мне, уча меня терпению и выдержке. Я знала: только моя болезнь удерживает его в нашем доме. Поэтому мое исцеление явилось для него двойной радостью. Теперь он наконец был свободен. Он мог уйти и не испытывать угрызений совести. И он поспешил — к цели, которую давно считал своею.
Я не успела даже порадоваться чуду моего исцеления. Равно как и выразить свою благодарность за сию безмерную милость.
«Бог вернул мне зрение, но Он забирает у меня моего Евфимия», — думала я. Сердце мое съеживалось при этой мысли, словно стиснутое чьей-то немилосердной костлявой рукой. А душу наполняла ледяная пустота.
«Разве ничего нельзя дать человеку просто так, не забрав у него взамен чего-то другого?» — спрашивала я себя. О том же спрашивала я и Евфимия.
«Ты должна научиться с одинаковой радостью принимать все, что пошлет тебе Бог», — отвечал он.
О, я по-прежнему безгранично верила ему. Он многое знал и говорил мне то, что думает. Мне хотелось слушать его. Особенно тогда, в час расставания. Хотелось. Но я не могла. Я была девочкой, страдающей от душевной раны. И у меня не было — и вправду не было — силы благодарить Бога за эту рану и не лгать при этом.
* * *
«Петкана! Петкана!» — кричала на бегу мать, спеша по коридору к моей комнате.
Она стремительно распахнула двери настежь и подошла ко мне.
«Петкана! Ты будешь императрицей! Бог милостив! Ты станешь Его наместницей на земле», — мама говорила быстро и порывисто; запыхавшись и глотая слова, стремилась как можно скорее сообщить мне великую новость. А ее лицо… Оно сияло, как зерцало чистой радости и воскресших надежд!
«Император Константин ищет невесту для принца Романа. Представь себе, им нужна девушка твоего возраста и твоей стати! У тебя даже размер туфельки точь-в-точь такой, какой дан царевым посыльным. Ты будешь императрицей, Петкана! Для этого ты и родилась!»
Я знала об этом обычае. Когда наступало время жениться наследнику престола, царские глашатаи отправлялись по всему царству искать девиц красивых и достойных, умеющих держаться на людях, знающих, как ступить и что молвить. Те, кто проходил первоначальный отбор, прибывали на смотрины в Священную палату, дабы предстать пред очами императорского семейства. Одна из этих избранниц становилась затем невестой наследного принца.
В такие дни надежда окрашивала в самые заманчивые цвета жизнь каждой девушки, что еще не позабыла свои детские мечты и бабушкины сказки. Мечты о юном принце и удивительном будущем переполняли девичьи сны. Каждая грезила, представляя себя царицей Второго Рима, — надо было только быть достаточно красивой и воспитанной и суметь понравиться семье императора и, разумеется, самому принцу, когда судьба сведет тебя с ними. Среди наших императриц было немало дочерей благородных и богобоязненных родителей. Но немало было и простолюдинок, выросших в бедности. Кого-то отличала пустая сума, а кого-то — сердечная пустота. Были среди них и дочери язычников. Одна будущая императрица была даже цирковой танцовщицей и какое-то время только этим и зарабатывала себе на жизнь.
Конечно же, я была не такая девушка, которая могла бы прийтись по вкусу нашему легкомысленному и избалованному престолонаследнику, превыше всего ценившему наслаждения и удовольствия различного рода. Однако чудо моего рождения и исцеления давало моей матери право на подобные надежды. Мне же самой выбирать не приходилось. Как послушная дочь, я покорилась ее воле и приготовилась к встрече с вестниками моей возможной судьбы.
О, как угнетала меня вся эта суета, что тотчас же началась вокруг меня! Мне казалось, что люди говорят только об одном. Мама не могла (а по сути, и не пыталась) скрыть свою горячую дрожь, порожденную жгучими надеждами, и порхала возле меня, словно обезумевшая бабочка. А женщины, набежавшие в наш дом по ее зову, чьей задачей было обеспечить мое эффектное появление перед царскими посланцами! Получив наказ представить меня красивей и великолепней, чем я была в действительности, они не давали мне ни минуты покоя. Они подбирали мне обувь, платья, украшения, заколки и гребни и учили, как носить все это! Заново учили меня улыбаться, говорить, садиться и вставать, ходить, вести себя за столом, здороваться и отвечать на приветствия — каждый раз в соответствии с неписаными правилами выработанного веками византийского этикета.
Самой себе я казалась расфуфыренной куклой. Все эти приготовления были для меня тяжкой и утомительной обязанностью. Это повторялось изо дня в день. Я постоянно ошибалась. Женщин, взявшихся за мое обучение, это раздражало. Они уже готовы были отказаться от бесполезного труда. Но мама не соглашалась. «Попробуйте еще раз!» — требовала она. Она была убеждена, что воля Божия всегда требует жертв. А в том, что мне от Бога заповедано стать невестой принца, а впоследствии императрицей, она не сомневалась ни на мгновение.
Я знала: только Матерь Божия поможет мне вырваться из этого сумасшедшего цирка. Только Она избавит меня от гнетущей муки и суеты. Вернет мне то время, которое я называла своим, заполняя его чтением и молитвой. «Смилуйся!» — со слезами умоляла я Пресвятую Деву. И Та, что никого не оставляет Своей милостью, услышала меня.
«Лжешь!» — отрезала мать, когда я сказала ей, что снова ничего не вижу.
Она не хотела даже слышать об этом.
«Господь свидетель! И Пречистая Его Матерь!» — воскликнула я, осенив себя крестным знамением.
«Ты это нарочно сделала!» — рыдала мама. Безутешная, уже в который раз раненная в самое сердце, она сочла произошедшее вопиющей несправедливостью.
«Ты это нарочно сделала, чтобы только не быть императрицей», — повторяла она.
В следующий миг, осознав, сколь страшные слова вырвались у нее в минуту горя, мама судорожно зажала рукой рот, словно хотела удержать в себе всю лютую горечь, их породившую, и не дать ей окончательно вырваться наружу. Кинувшись в мои объятия, она прижалась щекой к моему лицу. Слезы наши смешались. Приникнув друг к другу, мы сотрясались в рыдании, ощущая радость и облегчение от взаимного утешения.
Пелена спала с моих очей спустя несколько дней, после того как царские глашатаи пронесли через Эпиват красную туфельку. С тех пор зрение мое уже никогда не помрачалось.
Моя мама до конца своих дней так и не смогла вновь соединить порванные златые нити прежних грез. Быть может, у нее уже не осталось сил мечтать. Или некое новое предчувствие завладело ее мыслями. Предчувствие грозное и гнетущее, не вызывавшее поначалу ничего, кроме страха. Не знаю. Она мне об этом не говорила. Но иногда, когда ей казалось, что я ее не вижу, смотрела на меня долго и пристально. С тревогой и любопытством одновременно. Словно пыталась проникнуть в тайну Божия Промысла.
* * *
«Решайся, Петкана! Время уходит! Наша императрица всего лишь тремя годами старше тебя, а уже украсила свою жизнь тремя чадами», — говорила мне мама.
«Решаться» означало согласиться на брак с одним из тех юношей, что предлагали мне руку, чтобы ввести в свой дом и назвать спутницей жизни. То были сыновья уважаемых родителей. Иные из них и сами по себе были достойны девичьей любви. Но мое сердце пред ними молчало, а душа оставалась абсолютно спокойна. Я не испытывала ни волнения, ни трепета. И удивлялась, глядя, как блестят глаза и заливаются румянцем лица других девушек, стоит лишь какому-нибудь юноше появиться в их обществе. Нечто подобное неизменно происходило с ними и при начале любого разговора на тему любви.
«Гордишься, Петкана! Ты хочешь быть не как все», — говорила мне порой одна из подруг, словно стыдясь — не столько своих желаний, сколько моего равнодушия, которое многими из них воспринималось как укоризна.
Я знала, что гордиться грешно. Знала, что гордыня — зло, уродующее наши сердца. И дабы не впасть в сей грех, начала воспринимать разговоры своих ровесниц как нечто естественное и привычное для себя.
«Погоди, ты еще встретишь настоящего», — обещали мне подруги. Мою скромность они объясняли не пробудившимся пока сердцем. И доверительно улыбались с видом заговорщиц, словно у нас была некая общая тайна, касающаяся моего грядущего счастья.
Каждая из них, разумеется, знала, каким должен быть «настоящий» избранник. Как он должен выглядеть. Как говорить. Как улыбаться и как обнимать свою любимую. Я же не имела о своем суженом ни малейшего представления. Даже его тени не могла представить. Да я и не задумывалась об этом.
Мысли мои витали в иных сферах. Иные думы то обуревали меня, то возносили до небесных высот. Возносили к Нему — к Спасителю.
«Как тяжко, должно быть, Ему было средь людей, — думала я, — как неуютно! А сколь кроток Он был! Сын Божий до тридцати лет прожил в Назарете, не привлекая к Себе внимания. Скромно пришел на Иордан, неведомый всем, кроме Иоанна Крестителя. Без осуждения принимал грешных и скверных. Был милостив ко всем. Омыл ноги ученикам Своим. В том числе и тому, кто впоследствии Его предал. Таков был Он. И кто среди нас, грешников, посмеет гордиться после этого! Он знал, что те, кого Он пришел научить смирению и любви, не понимают Его. Но продолжал молиться за них, и будучи распят на кресте: „Прости им, Отче, ибо не ведают, что творят!“ Смею ли я после этого роптать на то, что я чужая среди своих?» Так укоряла я себя в мыслях, потому что мне не с кем было поговорить об этом.
«Что есть больший грех: ложь или гордыня?» — вопрос сей не давал мне покоя. Ощущая себя чужестранкой меж ближними, я мучилась оттого, что вынуждена была скрывать это. Ибо измениться уже не могла. Но не могла и сказать обо всем открыто, и потому чувствовала, что лгу.
«Решайся, Петкана! — умоляла меня мать. Ее угнетала собственная мука. Моих же мучений она даже не замечала. — Евфимий (да будет он жив и здрав!) не может больше быть мне опорой и утешением. Теперь вся моя надежда на тебя. На то мне Бог тебя и послал на старости лет!»
«Мама, повремени еще чуть-чуть», — отвечала я.
Я уклонялась от ига ее желаний. И с каждым днем все ясней понимала, как тяжко быть единственным ребенком у матери. Последним побегом. Шли годы. Мама погружалась в пучину старости и недугов. Она уже не пыталась протянуть руку к обломкам прежней мечты и почти потеряла надежду увидеть в один прекрасный день мое дитя на своих дряхлых коленях и согреть свое старое сердце невинной младенческой радостью. И все реже и реже — скорее уже по привычке — укоряла меня: «Чего ты ждешь, Петкана? Смотри, все твои ровесницы уже жены и матери. А ты? Ты сама-то хоть знаешь, чего ты хочешь?»
Чего я хотела?
Признаюсь, в первые годы своей девичьей жизни я и вправду не знала этого. Но я часто — с каждым годом все чаще — думала о славных девственницах христианских. Главным образом о двух, что были мне особенно дороги: о Неделе и Евгении. В юности обручившиеся со Христом, они пострадали за любовь к Нему. То было в мрачную эпоху язычества. Отвергнутые женихи донесли на них как на христианок и не постыдились назвать свою месть любовью. Эти святые девы были мучимы самыми жестокими муками. Но Бог, Коему они вручили свою жизнь, посещал их в темнице и исцелял их раны. Его милость хранила бесстрашных девственниц от воды и огня. И от диких зверей, которым их бросили на растерзание. Спасая их, Он продлевал им муки, но и укреплял в них веру. И многие люди, видя явные чудеса и пример дивной стойкости, обращались к Богу. В конце концов обе святые мученицы были усечены мечом. Евгению казнили в Риме, Неделю — в Никомидии.
Я думала о них, об их муках и об их любви к Божественному Жениху, от Которого они так и не отреклись, и чувствовала, что две эти девы-мученицы мне гораздо ближе всех тех девушек, что окружали меня в повседневной жизни. Я размышляла о подвижничестве так, как мои подруги мечтали о любви и замужестве.
Я все еще не знала точно, как бы я хотела жить, но мне уже было ясно, чего я не хочу. Подобное знание, как известно, может оказаться и верным ориентиром, и западней.
Я не хотела выходить замуж. И не хотела оставаться в Эпивате. Поэтому на все вопросы матери отвечала молчанием. Или же говорила: «Подожди еще немного!» Я не могла нанести ее бедному сердцу еще одну жестокую рану.
Однажды утром, спустя семь лет после ухода моего брата, избравшего свою дорогу в жизни, я пробудилась ото сна, в котором разговаривала с моим Евфимием. Я сказала ему тогда: «Всякая душа чего-то жаждет. Моя — взыскует Бога». На следующую ночь мы с Евфимием встретились вновь. «Всякая душа взыскует Бога, но часто не знает этого. Потому-то и скитается она в вечных поисках, не зная покоя. И называет эту свою жажду самыми разными именами», — ответил мне брат. «По благословению и милости Божией, мне удалось вовремя распознать, чего жаждет моя душа», — возрадовалась я во сне. Сию радость я воплотила въяве. Отныне я знала, что уйти из Эпивата значило уйти к Евфимию.
Но что значит уйти к Евфимию? Принять постриг? Или просто отправиться в Царьград? Это мне было неведомо. Впрочем, сия тайна уже не мучила меня. «В свое время все мне будет явлено», — думала я. И покорно оставалась и дальше в своем доме, в котором удерживала меня старая любовь еще с детских лет, а также и долг. Ибо не зря сказано, что Господу часто милее благие дела, чем молитвы. А я была нужна своей матери. И молила другую Мать, Матерь души моей, Мать Спасителя, даровать мне силу, мудрость и терпение, дабы я могла быть доброй дочерью моей земной матери. Послужить ей опорой и утешением в ее немощах, согреть ее своей любовью и заботой. Раз уж ей не суждено увидеть внуков.
Евфимий, епископ Маадитский, брат Петканы.
Дивна была сестра моя Петкана! Голубица Христова! С юных лет исполняла она заповеди Божии, словно явилась на свет с ясным пониманием сих истин. Уделяла милостыню убогим и сирым даже тогда, когда они не просили об этом. Утешала скорбящих. Находила для каждого хотя бы слезинку участия и милосердия.
Свой недуг переносила она мирно и спокойно, как будто ей было ведомо о нем больше, чем всем знаменитым врачам Восточной Римской империи. «Пройдет»,— говорила она, полуслепая, спотыкавшаяся на каждом шагу, утешая нашу бедную мать.
Уже первые слезы ее девичьей молитвы были слезами любви. То суть чудные мгновения, когда душа полностью предает себя во власть Господа. Она же, по простоте своей, долго не понимала этого. И я тоже не знал.
Дивна была сестра моя Петкана! Иной раз она казалась мне совсем обычной девочкой, порою — существом не от міра сего, заточенным в бренную оболочку телесную. Теперь я знаю: она всегда была одна и та же. Просто я не всегда замечал это. Не всегда умел увидеть ее, настоящую. Ибо часто смотрел лишь телесными очами, глазами старшего брата.
Что до наших родителей, то Бог поистине был к ним милостив. Они так и не уразумели, какая дщерь и чего ради была им дарована. Сие незнание служило им защитой.
О, они, конечно же, помнили историю Иоакима и Анны, равно как и про позднее материнство Сарры и старческую радость Елисаветы и Захарии. Но, по скромности и богобоязненности своей, не смели даже помыслить о том, чтобы сравнивать себя с великими праведниками. Тем более — пытаться предугадать назначение своего чада исходя из сих дивных примеров. Кротость и смирение хранили их от вящих мук.
«Неужели вы думаете, что она случайно родилась в пятницу и получила во Святом Крещении имя в честь крестных страданий Иисусовых?» — мог бы спросить я. Но я не делал этого. Чтобы не испугать их.
Ибо даже самые набожные родители не прочат своим детям судьбу отшельников и подвижников, пламенеющих одним лишь желанием: жить только в Господе и ради Господа.
Я знал цель пути моей сестры Петканы. Как знал и свою собственную стезю. И мог себе представить, каково ей было жить чужестранкой среди родных и близких. А сколь нежна и терпелива была она при этом! Как всякий, кому отпущено больше знания и разумения. Кто в глубине души чувствует и осознает, что все скорби и мучения суть лишь одно искушение, приближающее нас к Богу!
Как она лелеяла нашу старую мать! Ее жертвенная любовь и забота стали притчей во языцех даже среди нашей иноческой братии, затворников Студийской обители.
Покидая сей мір, мать наша широко распахнула перед ней двери. Отныне она могла выбирать свой путь. И она выбрала его. «Иди и продай имение свое, раздай все нищим и убогим — и обретешь сокровище на небесах; возьми крест свой и гряди по Мне», — сказал Христос юноше из земли Иудейской, что по ту сторону Иордана. Моя сестра поступила по глаголу Спасителя. Ибо глас Всевышнего никогда не смолкал в ее сердце. Жажда духовного подвига во имя Господа Иисуса Христа привела ее в Царьград.
Почему она сразу не приняла постриг? Этого я не знаю. Мы никогда не говорили об этом. А ведь я часто размышлял о том, какую стезю уготовал ей Бог. И мучительно раздумывал, что ей посоветовать и куда направить, если она обратится ко мне. Ибо чувствовал, что монастырь — не то место, где могла бы жить она, голубица Господня. В монастырях, особенно в женских, наряду с искренними и преданными душами, ищущими Бога, содержались и постриженные насильно, подвергнутые опале и наказанию лица. Брошенные жены. Свергнутые императрицы. Бывшие принцессы. Те, у кого алчные братья хитростью отобрали отчее наследие. Или оступившиеся девицы, чья тайна могла запятнать честь семьи. Все они проживали в монашеских кельях, были инокинями и постницами — и при этом изрыгали чудовищные богохульства. Эти женщины тосковали по светской жизни. И жаждали мести. Поэтому монастыри часто являлись рассадниками интриг и центрами заговоров. То были обители зла, где вопияли слезно, но при этом взывали не к Богу.
Конечно же, они не могли стать домом молитвы для моей чистой и ищущей Бога сестры. Поэтому я был обеспокоен. Что ей ответить, если она попросит у меня совета? Если не в монастырь, то куда же еще ее отправить?
Но она меня не спрашивала. Бог позаботился обо всем. Шаг за шагом, медленно и постепенно, чтобы не смутить и не устрашить ее сердце, Он выводил ее на ту стезю, для которой она и была рождена.
[/spoiler]
МОЛИТВЫ
[spoiler]
Тропарь преподобной Параскевы Сербской
глас 2
Пустынное и безмолвное житие возлюбивши, / и во след Христа, Жениха твоего, усердно потекши, / и Того благое иго во юности твоей вземши, / Крестным знамением к мысленным врагом мужески вооружившися, / постническими подвиги, постом, и молитвами, и слезными каплями / углие страстей угасила еси, достославная Параскево: / и ныне в Небеснем чертозе / с мудрыми девами предстоящи Христу, / моли о нас почитающих честную память твою.
Кондак преподобной Параскевы Сербской
глас 6
Святую вси заступницу сущим в бедах,/ благочестно воспоим Параскеву всечестную:/ та бо, житие оставльши тленное/ и нетлеемое прият во веки,/ сего ради славу обрете,/ чудес благодать, Божиим велением.
Величание преподобной Параскевы Сербской
Ублажаем тя, преподобная мати Параскево, и чтим святую память твою, ты бо молиши за нас Христа Бога нашего.
[/spoiler]
АКАФИСТ ПРЕПОДОБНОЙ ПАРАСКЕВЕ СЕРБСКОЙ
[spoiler]
Кондак 1
Избранная от Господа возсияти на тверди Церкве, преподобная мати Параскево, житием твоим ангелоподобным миру всему просияла еси яко солнце пресветлое, и духовне и телесне недугующым целительница явилася еси. Сего ради верою зовем ти: радуйся, преподобная мати Параскево, скорбящым утешение!
Икос 1
Ангельскую показавши ревность, удивления достойную, житие свое на земли добродетельми украсила еси и на небеси со Ангелы жити удостоила ся еси. Темже с ними усердно моли Человеколюбца Бога, да избавит от бед и обстояний вся, вопиющыя ти сице:
Радуйся, яко вольне прияла еси благое иго Христовых заповедей.
Радуйся, яко житием твоим суету мира сего обличила еси.
Радуйся, яко сердце свое от всех страстей соблюла еси.
Радуйся, яко творением заповедей любовь Божию снискала еси.
Радуйся, яко учиши нас креста ношением Христу следовати.
Радуйся, яко изнемогающым нам всегда помогаеши.
Радуйся, преподобная мати Параскево, скорбящым утешение!
Кондак 2
Видящи земных вещей скорое изменение, мирский мятеж оставила еси и в пустыню вселилася еси, идеже многим пощением и молитвами, аки благодатною пищею, душу свою питала еси, благочестно зовущи: Аллилуиа!
Икос 2
Разум обретши, правую веру и любовь совершенную, богомудрая мати, воздержанием и смирением украсилася еси, сего ради храм Божий была еси и источник чудес обильный; темже благоговением поем тебе сице:
Радуйся, образе совершенный евангельскаго отречения себе.
Радуйся, яко долговременною нищетою богатство вечное и славу снискала еси.
Радуйся, яко обетом нищеты высоту духовную показала еси.
Радуйся, светлая высото смирения.
Радуйся, ибо подвигы твоими душетленную силу погубила еси.
Радуйся, ибо высотою подвига твоего всех удивила еси.
Радуйся, преподобная мати Параскево, скорбящым утешение!
Кондак 3
Силою Духа Святаго укрепляема, мужески подвиг поста носила еси в терпении, преподобная, и слезами твоими гордаго врага победила еси, поющи благодарственне Богу: Аллилуиа!
Икос 3
Имущи всегда во уме образ грядущаго Суда Христова, и проливающи теплыя слезы, преблаженная, светильник души своея украсила еси, уготовавши его к сретению праведнейшаго Судии. И нас удостой деснаго стояния пред Ним, верою поющих ти сице:
Радуйся, чертоже одушевленный Пресвятаго Духа.
Радуйся, ибо вся дни живота твоего непрестанным призыванием имене Божия освящалася еси.
Радуйся, ибо в молитвеннем стоянии пред Богом уснула еси.
Радуйся, силою молитвы диавольская искушения победившая.
Радуйся, памятию смертною от греха себе сохраньшая.
Радуйся, яко Богу совершенне угодила еси.
Радуйся, преподобная мати Параскево, скорбящым утешение!
Кондак 4
Бури живота нынешняго избежала еси, преподобная, волею нищету Христа ради приимши, великими добродетельми обогатилася еси и многих образом жития твоего к ревности подвигнула еси, научающи их Христу Богу взывати: Аллилуиа!
Икос 4
Услыша Господь молитвы и воздыхания твоя, в тайне творимая, блаженная мати, и яве на небеси пред Ангелы прослави труды твоя; ныне же в Божиим раи пребывающи, помяни и нас, зовущих ти сице:
Радуйся, Ангелов собеседнице достохвальная.
Радуйся, велие удобрение святых.
Радуйся, совершенная и высокая хвало преподобных.
Радуйся, украшение праведных и известнейшее правило постником.
Радуйся, славо и богосветлый венче девственников и монашествующих.
Радуйся, стено и твердое защищение христиан.
Радуйся, преподобная мати Параскево, скорбящым утешение!
Кондак 5
В мире живот свой поживши, блаженная мати Параскево, нестяжанием благих земных украсилася еси и воздержанием просветилася еси, былием питавшися и умилением взывавши Владыце твоему: Аллилуиа!
Икос 5
Видя чистое житие твое и безмерное смирение твое, Дух Пресвятый показа тя, преблаженная, славну в чудесех. Сего ради, отшедшей ти от жития сего в горнее блаженство, со множеством преподобных предстательствуеши всем, умилением зовущым ти сице:
Радуйся, пустыни благоуханный цвете.
Радуйся, пустынное воспитание изряднейшее.
Радуйся, серпом молитв твоих терние страстей посекшая.
Радуйся, слез пролиянием огнь греха угасившая.
Радуйся, всякое вражеское возстание отгнавшая.
Радуйся, образом добродетельнаго жития твоего ленивая на покаяние воздвизающая.
Радуйся, преподобная мати Параскево, скорбящым утешение!
Кондак 6
Правды проповеднику, достодивному Илию, уподобилася еси и покаяния светильнику Предтечи Иоанну, о, преподобная мати! Оставила бо еси попечения житейская, во еже безмолвствовати в горах, и всегда поучалася еси в помнении часа смертнаго, в бдениих поющи Богу: Аллилуиа!
Икос 6
Свет небесный озари тя, на всенощней молитве стоящей ти во мнозем умилении, и Ангел Господень тебе предста, Божие веление возвещая ти: да возвратишися во отечествие твое, яко тамо подобает ти отдати земли тело, духу же твоему преселитися в небесное жилище свое; сего ради поем тебе сице:
Радуйся, еще в жизни сей Ангела видети удостоившаяся.
Радуйся, благочестно заповеди Божия исполнившая.
Радуйся, яко во Влахернстей церкви тепле Матери Божией помолилася еси.
Радуйся, яко теплым Ея защищением себе предала еси.
Радуйся, яко пред исходом твоим прилежно о всем мире молилася еси.
Радуйся, яко по исходе от телесе живот вечный обрела еси.
Радуйся, преподобная мати Параскево, скорбящым утешение!
Кондак 7
Хотящи преставитися от нынешняго века, аки звезда в захождении была еси, прехвальная, и в небесней жизни возсияла еси, яко зарю оставивши нам добродетели и исправления жития твоего, имиже и ныне озаряеши сердца всех, верою зовущих Богу: Аллилуиа!
Икос 7
Исполнивши закон новыя благодати, возшла еси на небо добродетельми, во еже радоватися вкупе с небесными чинми; темже с ними молися Спасителю Христу за вся, поющия ти сице:
Радуйся, яко к свету немерцающему преселилася еси.
Радуйся, яко палаты Христовых доброт удостоилася еси.
Радуйся, яко от Господа мзду многу за труды твоя восприяла еси.
Радуйся, яко венец нетленен с высоты стяжала еси.
Радуйся, яко несредственне Триипостаснаго Бога зриши.
Радуйся, яко со Ангелы на небеси пребываеши.
Радуйся, преподобная мати Параскево, скорбящым утешение!
Кондак 8
Странное и дивное виде христолюбивый Георгий: царицу виде некую, седящую на пресветлем престоле и множество светлых воин окрест ея, и услыша словеса сия к нему реченная: Георгие, потщитеся изъяти мощи моя и положити я на честнем месте, поюще Богу: Аллилуиа!
Икос 8
Вси людие христианстии, услышавше словеса Георгия, скоро потекоша к мощем Параскевы преподобныя, и вземше я с великим усердием, радующеся яко о некоем сокровищи многоценнем, честно положиша я в церкви, любовию зовуще сице:
Радуйся, православных радостное слышание.
Радуйся, светлая звездо веры, Церковь озаряющая.
Радуйся, несокрушимый ковчеже дарований Божиих.
Радуйся, боготечный источниче, воды исцелений верным источаяй.
Радуйся, яко всех верных болезни благодатию Христовою исцеляеши.
Радуйся, яко в целомудрии и чистоте жити нам помогаеши.
Радуйся, преподобная мати Параскево, скорбящым утешение!
Кондак 9
Велие усердие имяше к тебе благоверный Царь болгарский Иоанн Асен, иже приимь вест где лежат чудотворныя и святыя мощи твоя, преподобная Параскево, принести я в град свой Терново повеле и с честию великою положи я в церкви своей, идеже многая исцеления источаху всем верою притекающым и Богу поющым: Аллилуиа!
Икос 9
Отроча, иже лет девять от рождения своего в немоте бе, верою пришед в храм твой, абие исцеление прият и начат добре глаголати. Сего ради умильно тебе зовем:
Радуйся, мощная заступнице наша и от бед избавительнице.
Радуйся, скорая помощнице страждущым от духов злобы.
Радуйся, молитвами бо твоими слепии прозирают.
Радуйся, неплодным бо плод благословен от Бога подаеши.
Радуйся, яко разслабленныя от одра болезни воздвизаеши.
Радуйся, немолчная молитвеннице верою к тебе притекающих.
Радуйся, преподобная мати Параскево, скорбящым утешение!
Кондак 10
Спасла еси от беснования жену, яже обещася заповеди Божия творити, но умедли и не исполняше обет свой: темже скоро наказала еси ю болезнию и смертию, да и инии поучатся не лгати Богу, но в истине пребывающе Богу да поют: Аллилуиа!
Икос 10
Стена еси и спасительное прибежище православным людем, в рабстве пребывающым, и в бедах своих к целительным и чудоточным мощем твоим притекающым, и всеумиленно тебе зовущым:
Радуйся, всем верным тихое пристанище.
Радуйся, теплая заступнице и покровительнице онеправдованным.
Радуйся, яко порабощенным и бедствующым утешение даруеши.
Радуйся, яко и агаряны чудесы страшиши и вразумляеши.
Радуйся, яко тобою Православие возвышается.
Радуйся, яко тобою неверие и зловерие посрамляются.
Радуйся, преподобная мати Параскево, скорбящым утешение!
Кондак 11
Благоверная царица сербская Милица, приносящи песны и молитвы пред ракою мощей твоих чудоносных, с великим усердием пренесе я от царствия зловерных в престольный град свой, в защищении рода сербскаго, зовуща Богу: Аллилуиа!
Икос 11
Светлая и новоявленная звезда явилася еси Западу, многосветлыми лучами чудотворных мощей твоих сияющи всем верным, наипаче же любящыя тя привлекающи светозарным сиянием подвиг твоих, и избавляющи от бед и напастей нас, вопиющих ти таковая:
Радуйся, источниче исцелений многовидных.
Радуйся, люте страждущым помощнице.
Радуйся, яко мрак скорбей разгоняеши.
Радуйся, яко человеки от бездны грехов избавляеши.
Радуйся, яко тобою смеем призывати бездну милосердия Божия.
Радуйся, яко избавившеся от потопа гнева, тобою мир с Богом обретаем.
Радуйся, преподобная мати Параскево, скорбящым утешение!
Кондак 12
Благодатию Христовою болезни и страсти исцеляеши, и духи лукавствия прогоняеши, преславная Параскево, и просвещаеши верныя блистанием чудес твоих; темже благодарственне зовем Богу о тебе: Аллилуиа!
Икос 12
Поюще прилежно изрядствия твоя, молим ти ся, преподобная наша мати Параскево, молися за Церковь Христову: испроси у Бога крепкостояния Вере Православней и на ереси победы, нам же спасения и мира, да любовию прославляем тя сице:
Радуйся, светлое украшение Христовы Церкве.
Радуйся, Веры Православныя поборнице.
Радуйся, стено и избавительнице отечествия нашего от зловерных.
Радуйся, покрове обителей и домов благоверных.
Радуйся, заступнице рода христианскаго.
Радуйся, скорая помощнице верою требующым защищения твоего.
Радуйся, преподобная мати Параскево, скорбящым утешение!
Кондак 13
О, преподобная наша мати Параскево, утешение скорбящым и девам украшение, приими нынешнее песнословие от недостойных уст наших, и умоли Господа избавитися нам вечных мук, да с тобою в небеснем Отечествии нашем поем Ему: Аллилуиа!
Этот кондак читается трижды, затем икос 1 и кондак 1.
[/spoiler]
