«Бог по­сы­ла­ет нам в этой жиз­ни ис­ку­ше­ния, стра­да­ния и боль, чтобы с их по­мо­щью мы мог­ли лег­че по­знать и ис­пол­нить свое пред­на­зна­че­ние. Они — как при­до­рож­ные зна­ки, по­мо­га­ю­щие не сбить­ся с пу­ти и вы­брать на раз­вил­ке вер­ное на­прав­ле­ние», — го­во­рил мой брат Ев­фи­мий.

Он был на де­сять лет стар­ше ме­ня и не скры­вал от ме­ня сво­ей люб­ви, и я ве­ри­ла ему. И со всем жа­ром сво­ей дет­ской ду­ши стре­ми­лась ви­деть ми­лость Бо­жию да­же в том, что по­хо­ди­ло ско­рее на неми­лость, ка­ру и утра­ту.

Но это бы­ло уже по­сле. По­сле то­го как я пе­ре­жи­ла первую силь­ную боль. Ко­гда страх впер­вые тис­ка­ми сда­вил мое серд­це.

До то­го дня я бы­ла обыч­ным ре­бен­ком. Необыч­ной де­ла­ли ме­ня лишь рас­ска­зы о мо­ем чу­дес­ном рож­де­нии, не со­всем мне по­нят­ные, да еще тре­пет­ная, тро­га­тель­ная лю­бовь ро­ди­те­лей, бук­валь­но бо­го­тво­рив­ших ме­ня.

«Ты нам да­ро­ва­на», — го­во­рил мне отец.

«Ты бу­дешь им­пе­ра­три­цей! Пред­ста­тель­ни­цей Бо­га на зем­ле! Ты для это­го рож­де­на», — по­ве­ря­ла мне свои со­кро­вен­ные меч­ты мать.

Бед­ная! Она и не пред­став­ля­ла, сколь тон­ка эта пря­жа ее грез и как быст­ро по­рвет­ся сия пест­рая ткань ра­дуж­ных снов и меч­та­ний. Как в од­но­ча­сье рухнет и рас­сып­лет­ся пра­хом зда­ние, со­зи­да­е­мое ею в те­че­ние всей жиз­ни, ко­то­рая по­сле мо­е­го рож­де­ния ка­за­лась ей проч­ной и на­деж­ной, да­ро­ван­ной ед­ва ли не на ве­ка.

Спер­ва умер отец. Умер вне­зап­но.

По­том за­бо­ле­ла я.

Мне ни­ко­гда не за­быть то­го ве­че­ра, ко­то­рый на­чи­нал­ся так же, как и про­чие: пер­вые те­ни ло­жи­лись на гладь Мра­мор­но­го мо­ря, от­кры­вав­шу­ю­ся пря­мо за на­ши­ми са­да­ми.

«Ма­ма, за­жги све­тиль­ни­ки»,— по­про­си­ла я.

«Все све­тиль­ни­ки за­жже­ны», — от­ве­ти­ла мне моя мать.

«Но я ни­че­го не ви­жу».

«Как не ви­дишь? Что с то­бой?»

Что со мной? Я не зна­ла. Я смот­ре­ла ши­ро­ко рас­кры­ты­ми гла­за­ми и ви­де­ла лишь ед­ва про­ни­ца­е­мую тьму.

Я вста­ла. По­шла к ма­те­ри. На ее го­лос. И осту­пи­лась.

«Что с то­бой? Пе­тка­на, доч­ка, что с то­бой?» — взвол­но­ван­но по­вто­ря­ла мать. А страх уже кро­шил ее сло­ва, дро­бил их на су­до­рож­ные всхли­пы и невнят­ный ле­пет.

«Не ви­жу… Не ви­жу све­та… Не ви­жу те­бя… Ни­че­го не ви­жу», — вы­рва­лось у ме­ня со сле­за­ми.

Я сто­я­ла по­сре­ди ком­на­ты слов­но по­те­рян­ная, буд­то в незна­ко­мой ле­дя­ной пу­стыне, ко­жей ощу­щая на­дви­га­ю­щий­ся хо­лод.

Я по­чув­ство­ва­ла, как ма­ма под­хо­дит ко мне, как мед­лен­но под­ни­ма­ет ру­ку, и ско­рей ощу­ти­ла, чем раз­гля­де­ла, сла­бое ко­ле­ба­ние пла­ме­ни. Она под­нес­ла све­чу к са­мым мо­им гла­зам.

«А те­перь ви­дишь?» — спра­ши­ва­ла ма­ма. Она бук­валь­но за­кли­на­ла ме­ня: «Ты ви­дишь?»

Я мол­ча­ла и бес­по­мощ­но мо­та­ла го­ло­вой. Как бу­ду мол­чать по­том го­да­ми в от­вет на все тот же во­прос мо­ей несчаст­ной ма­те­ри, стра­да­ю­щей от­то­го, что нету сна­до­бья, спо­соб­но­го ис­це­лить ме­ня и ути­шить ее боль. Сты­дя­щей­ся, что не мо­жет уте­шить ме­ня в мо­ем и сво­ем стра­хе, сбли­зив­шем нас так тес­но, как ни од­на ра­дость преж­де. То был страх пе­ред гроз­ной неиз­вест­но­стью, коя бы­ла для нас един­ствен­ным сим­во­лом бу­ду­ще­го.

* * *

«Боль и страх ча­сто суть дес­ни­ца Гос­под­ня, ко­ей Он бе­рет нас за ру­ку и ве­дет за Со­бой — по­ка мы са­ми не на­учим­ся устрем­лять­ся за Ним серд­цем», — ска­зал мне Ев­фи­мий, ко­гда мы схо­ро­ни­ли от­ца. То же са­мое по­вто­рил он мне при на­ча­ле мо­ей бо­лез­ни.

Доб­рый мой брат! Ему бы­ло шест­на­дцать лет, и он уже яс­но ви­дел цель сво­е­го пу­ти. В сло­вах, ко­то­рые он тща­тель­но под­би­рал, бе­се­дуя со мною, он так­же ис­кал под­твер­жде­ния сво­ей ве­ре.

То­гда его ре­чи зву­ча­ли для ме­ня про­сто уте­ше­ни­ем. Со вре­ме­нем я по­ня­ла, что то был глас Ис­ти­ны.

Бо­лезнь в корне из­ме­ни­ла мою жизнь. Мои мыс­ли. Же­ла­ния и на­деж­ды ма­те­ри, свя­зан­ные с мо­им бу­ду­щим. На­ко­нец, ме­ня са­мое. Я уже не бы­ла боль­ше жи­вым и ве­се­лым ре­бен­ком, ка­ким знал ме­ня по­кой­ный отец. Я при­вык­ла к спо­кой­ствию. Дви­же­ния мои ста­ли мед­лен­ны и осто­рож­ны.

Чтобы как-то об­лег­чить и скра­сить мне тя­гост­ное од­но­об­ра­зие дней, ма­ма и Ев­фи­мий ста­ра­лись как мож­но ре­же остав­лять ме­ня од­ну. Они во­ди­ли ме­ня гу­лять в сад или на бе­рег мо­ря. Раз­го­ва­ри­ва­ли со мною боль­ше и ча­ще, чем в то вре­мя, ко­гда я бы­ла здо­ро­ва. Мы те­перь и об­ща­лись по-дру­го­му. В ос­нов­ном они мне чи­та­ли. Ма­ма — сказ­ки. Ев­фи­мий — Жи­тия му­че­ни­ков за ве­ру. При­зна­юсь, сказ­ки о прин­цес­сах на­во­ди­ли на ме­ня ску­ку. В сказ­ках прин­цес­са, как пра­ви­ло, си­дит где-ни­будь в вы­со­кой башне и льет сле­зы, ожи­дая, по­ка не по­явит­ся храб­рый ви­тязь и не осво­бо­дит ее. Го­раз­до боль­ше я лю­би­ла рас­ска­зы о хри­сти­ан­ских му­че­ни­ках. О свя­том Сте­фане, о свя­том Ди­мит­рии, ве­ли­ко­му­че­ни­ке Ге­ор­гии. Они на­по­ми­на­ли мне прит­чу, од­на­жды услы­шан­ную от от­ца. О юно­ше, убив­шем дра­ко­на и на­шед­шем в его серд­це де­вять сун­ду­ков — один дру­го­го мень­ше. В по­след­нем лар­це то­ми­лась пти­ца. И тот юно­ша, и му­че­ни­ки Хри­сто­вы зна­ли, что ищут. Зна­ли, за что стра­да­ют. Я сле­ди­ла ду­хов­ным взо­ром за каж­дым их ша­гом и ви­де­ла то, че­го не бы­ло да­же в са­мих кни­гах.

«По­смот­ри, как ве­ли­ко­ле­пен се­го­дняш­ний день! Ты ви­дишь?» — спра­ши­вал, бы­ва­ло, Ев­фи­мий. Это его «Ты ви­дишь?» не оби­жа­ло ме­ня. Ведь он знал, что я и вправ­ду ви­жу, толь­ко по-сво­е­му. Бла­го­да­ря бо­лез­ни у ме­ня от­кры­лось внут­рен­нее зре­ние.

Я сле­ди­ла за каж­дым при­кос­но­ве­ни­ем солн­ца к мо­ей ко­же и лег­ко рас­по­зна­ва­ла — в за­ви­си­мо­сти от его теп­ла и жа­ра, — ко­гда небо чи­сто, а ко­гда по­кры­то туч­ка­ми. Сквозь незря­чую свою пе­ле­ну ви­де­ла я то же са­мое небо, и ла­зур­ную гладь под ним, и бе­ло­снеж­ный та­нец ча­ек.

«По­смот­ри, как скло­ни­лись де­ре­вья»,— го­во­рил мне Ев­фи­мий. И я смот­ре­ла. Вслу­ши­ва­лась в го­лос вет­ра, иг­рав­ше­го мо­и­ми ко­са­ми и склад­ка­ми одеж­ды. Опре­де­ля­ла его на­прав­ле­ние и си­лу. Я пом­ни­ла, как вы­гля­дит наш сад, зна­ла, где и ка­кое де­ре­во у нас по­са­же­но, и точ­но пред­став­ля­ла се­бе, на­сколь­ко спо­соб­на со­гнуть каж­дое из них мо­гу­чая сти­хия. Гу­ляя и раз­го­ва­ри­вая с Ев­фи­ми­ем, я без­оши­боч­но опре­де­ля­ла, ко­лы­шут­ся ли сей­час тем­ные кро­ны ки­па­ри­сов или же толь­ко слег­ка тре­пе­щут пла­ку­чие ивы.

Ино­гда, пе­ред тем как уснуть, по­сре­ди за­оч­но­го мра­ка и бар­хат­ной тьмы за­ве­шен­ной по­ло­гом де­ви­чьей по­сте­ли, я вспо­ми­на­ла рос­кошь и бо­гат­ство кра­сок лю­би­мых цве­тов, пест­ро­ту и яр­кость бур­ля­щей во­круг жиз­ни, буй­ные празд­не­ства и тор­же­ства, брос­кую кра­со­ту ди­ко­вин­ных пло­дов и до­ро­гих во­сточ­ных тка­ней, див­ные рос­пи­си и мо­за­и­ку хра­мов. Вспо­ми­на­ла ноч­ное небо, усы­пан­ное звез­да­ми, си­яв­ши­ми и мер­цав­ши­ми по­доб­но дра­го­цен­ным кам­ням; и за­хо­дя­щее солн­це, в чьем за­кат­ном баг­рян­це сли­ва­лись во­еди­но небес­ный свод и пу­чи­на мор­ская.

«Мір есть Бо­жие чу­до, а свет — ми­лость Гос­под­ня!» — ду­ма­ла я в та­кие мгно­ве­ния. И по­вто­ря­ла по­том эту мысль как мо­лит­ву.

Так, неза­мет­но для ме­ня са­мой, ду­ша моя на­ча­ла пре­ис­пол­нять­ся бла­го­го­ве­ни­ем пе­ред неиз­ме­ри­мым мо­гу­ще­ством То­го, кто со­тво­рил все эти чу­де­са. И пест­рый, кло­ко­чу­щий мір, и нас, лю­дей, и на­ше те­лес­ное зре­ние. И по­сте­пен­но во мне ста­ло за­рож­дать­ся же­ла­ние быть ис­тин­ной и до­стой­ной ча­стью Его тво­ре­ния и пре­муд­ро­го за­мыс­ла.

Бо­лезнь при­бли­зи­ла ме­ня к Бо­гу. К Нему ве­ла и до­ро­га во храм. И на­ши мо­лит­вы. Ка­за­лось, мой недуг по­мог и мне, и ма­ме из­брать вер­ное на­прав­ле­ние, яс­но опре­де­лив ту сте­зю, по ко­то­рой мы обе от­ныне шли.

Для всех окру­жа­ю­щих мы с ма­те­рью яв­ля­ли со­бой в те дни скорб­ную кар­ти­ну: ста­рая жен­щи­на мед­лен­но идет, тя­же­ло опи­ра­ясь на хруп­кую ру­ку вы­со­кой блед­ной де­воч­ки, а та — са­ма спо­ты­ка­ет­ся, оку­тан­ная мра­ком незря­чих очей.

Мы ча­сто бы­ва­ли у свя­тых мо­щей це­ли­те­лей и чу­до­твор­цев. По­се­ща­ли пра­вед­ных ино­ков и це­леб­ные ис­точ­ни­ки. Обо­шли мно­же­ство свя­тых церк­вей в по­ис­ках спа­се­ния и уте­ше­ния.

По­сле служ­бы мы ча­сто оста­ва­лись вдво­ем в опу­стев­шем хра­ме. Дол­го и ис­то­во мо­ли­лись пред цар­ски­ми вра­та­ми, по­ка не да­ва­ла се­бя знать ле­дя­ная боль в спине и ко­ле­нях. Ма­ма мо­ли­лась со сто­на­ми и всхли­па­ми, су­до­рож­но сжи­мая ру­ки, воз­де­тые к Той, от Ко­го она жда­ла ве­ли­кой ми­ло­сти. Я же об­ра­ща­лась к Ней с немы­ми сле­за­ми. Умо­ля­ла Ее ис­це­лить мою сле­по­ту. Дабы иметь воз­мож­ность ви­деть все, что по­ко­ит­ся на дла­ни Гос­под­ней. То­гда я еще не пред­став­ля­ла се­бе, о чем про­шу я Ма­терь Бо­жию. Рав­но как и не зна­ла, что есть не толь­ко те­лес­ное — внеш­нее и внут­рен­нее, — но и иное зре­ние.

«Прав­да ли, что столь усерд­но и ис­кренне мо­лят­ся лишь ма­те­ри боль­ных де­тей? Неуже­ли толь­ко убо­гие и несчаст­ные — для ко­го на­сто­я­щее сплош­ная му­ка, а гря­ду­щее по­сто­ян­ный страх — взы­ва­ют столь ис­то­во к Си­лам небес­ным? — спра­ши­ва­ла я се­бя. — Или же мо­лят­ся и дру­гие? Про­сят у Бо­га ино­го? Быть мо­жет, то­го по­коя и ми­ра в ду­ше, ко­то­рый по­рой пе­ре­пол­ня­ет серд­це, ко­гда сквозь мут­ную пе­ле­ну жал­ко­го зре­ния плот­ско­го спо­до­бишь­ся узреть див­ный лик Ма­те­ри Спа­си­те­ля».

* * *

«Будь рав­но бла­го­дар­на Бо­гу за все, что Он те­бе по­сы­ла­ет. И за боль — то­же, как и за ра­дость», — го­во­рил мне Ев­фи­мий.

Он си­дел на мо­ей по­сте­ли и гла­дил ме­ня по го­ло­ве, по мок­рым от слез ще­кам.

В со­сед­ней ком­на­те ма­ма сто­я­ла на ко­ле­нях пе­ред рас­пя­ти­ем, за­ла­мы­ва­ла в бес­си­лии свои стар­че­ские ру­ки. Вре­ме­на­ми до нас до­но­си­лись ее му­чи­тель­но-тяж­кие, сдав­лен­ные сто­ны.

У нас с ма­мой бы­ла од­на об­щая боль: Ев­фи­мий по­ки­дал нас. Он уез­жал в Ца­рь­град, чтобы по­сту­пить по­слуш­ни­ком в Сту­дий­скую оби­тель.

«За­чем, Ев­фи­мий?» — спра­ши­ва­ла я.

Обе­и­ми ру­ка­ми я сжи­ма­ла его теп­лую и неж­ную ру­ку, влаж­ную от при­кос­но­ве­ний мо­их бед­ных ла­до­шек.

«По­че­му ты ухо­дишь?»

«Бог зна­ет. Он ука­зал мне путь, по ко­то­ро­му мне долж­но ид­ти», — от­ве­чал мой брат. Он был уве­рен, что слы­шал Бо­жий на­каз так же яс­но, как слы­шит сей­час мой го­лос.

«По­че­му ты ухо­дишь, Ев­фи­мий?» — спра­ши­ва­ла я. А ведь мы с ма­мой дав­но пред­чув­ство­ва­ли, что так и бу­дет. Же­ла­ние по­ки­нуть этот су­ет­ный мир я чи­та­ла в каж­дом взгля­де мо­е­го стар­ше­го бра­та, ощу­ща­ла в каж­дом его сло­ве. Вся его по­все­днев­ная жизнь го­во­ри­ла о том же. Я слы­ша­ла это в его мо­лит­ве. В прит­чах, ко­то­рые он рас­ска­зы­вал мне, уча ме­ня тер­пе­нию и вы­держ­ке. Я зна­ла: толь­ко моя бо­лезнь удер­жи­ва­ет его в на­шем до­ме. По­это­му мое ис­це­ле­ние яви­лось для него двой­ной ра­до­стью. Те­перь он на­ко­нец был сво­бо­ден. Он мог уй­ти и не ис­пы­ты­вать угры­зе­ний со­ве­сти. И он по­спе­шил — к це­ли, ко­то­рую дав­но счи­тал сво­ею.

Я не успе­ла да­же по­ра­до­вать­ся чу­ду мо­е­го ис­це­ле­ния. Рав­но как и вы­ра­зить свою бла­го­дар­ность за сию без­мер­ную ми­лость.

«Бог вер­нул мне зре­ние, но Он за­би­ра­ет у ме­ня мо­е­го Ев­фи­мия», — ду­ма­ла я. Серд­це мое съе­жи­ва­лось при этой мыс­ли, слов­но стис­ну­тое чьей-то неми­ло­серд­ной кост­ля­вой ру­кой. А ду­шу на­пол­ня­ла ле­дя­ная пу­сто­та.

«Раз­ве ни­че­го нель­зя дать че­ло­ве­ку про­сто так, не за­брав у него вза­мен че­го-то дру­го­го?» — спра­ши­ва­ла я се­бя. О том же спра­ши­ва­ла я и Ев­фи­мия.

«Ты долж­на на­учить­ся с оди­на­ко­вой ра­до­стью при­ни­мать все, что по­шлет те­бе Бог», — от­ве­чал он.

О, я по-преж­не­му без­гра­нич­но ве­ри­ла ему. Он мно­гое знал и го­во­рил мне то, что ду­ма­ет. Мне хо­те­лось слу­шать его. Осо­бен­но то­гда, в час рас­ста­ва­ния. Хо­те­лось. Но я не мог­ла. Я бы­ла де­воч­кой, стра­да­ю­щей от ду­шев­ной ра­ны. И у ме­ня не бы­ло — и вправ­ду не бы­ло — си­лы бла­го­да­рить Бо­га за эту ра­ну и не лгать при этом.

* * *

«Пе­тка­на! Пе­тка­на!» — кри­ча­ла на бе­гу мать, спе­ша по ко­ри­до­ру к мо­ей ком­на­те.

Она стре­ми­тель­но рас­пах­ну­ла две­ри на­стежь и по­до­шла ко мне.

«Пе­тка­на! Ты бу­дешь им­пе­ра­три­цей! Бог ми­ло­стив! Ты ста­нешь Его на­мест­ни­цей на зем­ле», — ма­ма го­во­ри­ла быст­ро и по­ры­ви­сто; за­пы­хав­шись и гло­тая сло­ва, стре­ми­лась как мож­но ско­рее со­об­щить мне ве­ли­кую но­вость. А ее ли­цо… Оно си­я­ло, как зер­ца­ло чи­стой ра­до­сти и вос­крес­ших на­дежд!

«Им­пе­ра­тор Кон­стан­тин ищет неве­сту для прин­ца Ро­ма­на. Пред­ставь се­бе, им нуж­на де­вуш­ка тво­е­го воз­рас­та и тво­ей ста­ти! У те­бя да­же раз­мер ту­фель­ки точь-в-точь та­кой, ка­кой дан ца­ре­вым по­сыль­ным. Ты бу­дешь им­пе­ра­три­цей, Пе­тка­на! Для это­го ты и ро­ди­лась!»

Я зна­ла об этом обы­чае. Ко­гда на­сту­па­ло вре­мя же­нить­ся на­след­ни­ку пре­сто­ла, цар­ские гла­ша­таи от­прав­ля­лись по все­му цар­ству ис­кать де­виц кра­си­вых и до­стой­ных, уме­ю­щих дер­жать­ся на лю­дях, зна­ю­щих, как сту­пить и что мол­вить. Те, кто про­хо­дил пер­во­на­чаль­ный от­бор, при­бы­ва­ли на смот­ри­ны в Свя­щен­ную па­ла­ту, дабы пред­стать пред оча­ми им­пе­ра­тор­ско­го се­мей­ства. Од­на из этих из­бран­ниц ста­но­ви­лась за­тем неве­стой на­след­но­го прин­ца.

В та­кие дни на­деж­да окра­ши­ва­ла в са­мые за­ман­чи­вые цве­та жизнь каж­дой де­вуш­ки, что еще не по­за­бы­ла свои дет­ские меч­ты и ба­буш­ки­ны сказ­ки. Меч­ты о юном прин­це и уди­ви­тель­ном бу­ду­щем пе­ре­пол­ня­ли де­ви­чьи сны. Каж­дая гре­зи­ла, пред­став­ляя се­бя ца­ри­цей Вто­ро­го Ри­ма, — на­до бы­ло толь­ко быть до­ста­точ­но кра­си­вой и вос­пи­тан­ной и су­меть по­нра­вить­ся се­мье им­пе­ра­то­ра и, ра­зу­ме­ет­ся, са­мо­му прин­цу, ко­гда судь­ба све­дет те­бя с ни­ми. Сре­ди на­ших им­пе­ра­триц бы­ло нема­ло до­че­рей бла­го­род­ных и бо­го­бо­яз­нен­ных ро­ди­те­лей. Но нема­ло бы­ло и про­сто­лю­ди­нок, вы­рос­ших в бед­но­сти. Ко­го-то от­ли­ча­ла пу­стая су­ма, а ко­го-то — сер­деч­ная пу­сто­та. Бы­ли сре­ди них и до­че­ри языч­ни­ков. Од­на бу­ду­щая им­пе­ра­три­ца бы­ла да­же цир­ко­вой тан­цов­щи­цей и ка­кое-то вре­мя толь­ко этим и за­ра­ба­ты­ва­ла се­бе на жизнь.

Ко­неч­но же, я бы­ла не та­кая де­вуш­ка, ко­то­рая мог­ла бы прий­тись по вку­су на­ше­му лег­ко­мыс­лен­но­му и из­ба­ло­ван­но­му пре­сто­ло­на­след­ни­ку, пре­вы­ше все­го це­нив­ше­му на­сла­жде­ния и удо­воль­ствия раз­лич­но­го ро­да. Од­на­ко чу­до мо­е­го рож­де­ния и ис­це­ле­ния да­ва­ло мо­ей ма­те­ри пра­во на по­доб­ные на­деж­ды. Мне же са­мой вы­би­рать не при­хо­ди­лось. Как по­слуш­ная дочь, я по­ко­ри­лась ее во­ле и при­го­то­ви­лась к встре­че с вест­ни­ка­ми мо­ей воз­мож­ной судь­бы.

О, как угне­та­ла ме­ня вся эта су­е­та, что тот­час же на­ча­лась во­круг ме­ня! Мне ка­за­лось, что лю­ди го­во­рят толь­ко об од­ном. Ма­ма не мог­ла (а по су­ти, и не пы­та­лась) скрыть свою го­ря­чую дрожь, по­рож­ден­ную жгу­чи­ми на­деж­да­ми, и пор­ха­ла воз­ле ме­ня, слов­но обе­зу­мев­шая ба­боч­ка. А жен­щи­ны, на­бе­жав­шие в наш дом по ее зо­ву, чьей за­да­чей бы­ло обес­пе­чить мое эф­фект­ное по­яв­ле­ние пе­ред цар­ски­ми по­слан­ца­ми! По­лу­чив на­каз пред­ста­вить ме­ня кра­си­вей и ве­ли­ко­леп­ней, чем я бы­ла в дей­стви­тель­но­сти, они не да­ва­ли мне ни ми­ну­ты по­коя. Они под­би­ра­ли мне обувь, пла­тья, укра­ше­ния, за­кол­ки и греб­ни и учи­ли, как но­сить все это! За­но­во учи­ли ме­ня улы­бать­ся, го­во­рить, са­дить­ся и вста­вать, хо­дить, ве­сти се­бя за сто­лом, здо­ро­вать­ся и от­ве­чать на при­вет­ствия — каж­дый раз в со­от­вет­ствии с непи­са­ны­ми пра­ви­ла­ми вы­ра­бо­тан­но­го ве­ка­ми ви­зан­тий­ско­го эти­ке­та.

Са­мой се­бе я ка­за­лась расфу­фы­рен­ной кук­лой. Все эти при­го­тов­ле­ния бы­ли для ме­ня тяж­кой и уто­ми­тель­ной обя­зан­но­стью. Это по­вто­ря­лось изо дня в день. Я по­сто­ян­но оши­ба­лась. Жен­щин, взяв­ших­ся за мое обу­че­ние, это раз­дра­жа­ло. Они уже го­то­вы бы­ли от­ка­зать­ся от бес­по­лез­но­го тру­да. Но ма­ма не со­гла­ша­лась. «По­про­буй­те еще раз!» — тре­бо­ва­ла она. Она бы­ла убеж­де­на, что во­ля Бо­жия все­гда тре­бу­ет жертв. А в том, что мне от Бо­га за­по­ве­да­но стать неве­стой прин­ца, а впо­след­ствии им­пе­ра­три­цей, она не со­мне­ва­лась ни на мгно­ве­ние.

Я зна­ла: толь­ко Ма­терь Бо­жия по­мо­жет мне вы­рвать­ся из это­го су­ма­сшед­ше­го цир­ка. Толь­ко Она из­ба­вит ме­ня от гне­ту­щей му­ки и су­е­ты. Вернет мне то вре­мя, ко­то­рое я на­зы­ва­ла сво­им, за­пол­няя его чте­ни­ем и мо­лит­вой. «Сми­луй­ся!» — со сле­за­ми умо­ля­ла я Пре­свя­тую Де­ву. И Та, что ни­ко­го не остав­ля­ет Сво­ей ми­ло­стью, услы­ша­ла ме­ня.

«Лжешь!» — от­ре­за­ла мать, ко­гда я ска­за­ла ей, что сно­ва ни­че­го не ви­жу.

Она не хо­те­ла да­же слы­шать об этом.

«Гос­подь сви­де­тель! И Пре­чи­стая Его Ма­терь!» — вос­клик­ну­ла я, осе­нив се­бя крест­ным зна­ме­ни­ем.

«Ты это на­роч­но сде­ла­ла!» — ры­да­ла ма­ма. Без­утеш­ная, уже в ко­то­рый раз ра­нен­ная в са­мое серд­це, она со­чла про­изо­шед­шее во­пи­ю­щей неспра­вед­ли­во­стью.

«Ты это на­роч­но сде­ла­ла, чтобы толь­ко не быть им­пе­ра­три­цей», — по­вто­ря­ла она.

В сле­ду­ю­щий миг, осо­знав, сколь страш­ные сло­ва вы­рва­лись у нее в ми­ну­ту го­ря, ма­ма су­до­рож­но за­жа­ла ру­кой рот, слов­но хо­те­ла удер­жать в се­бе всю лю­тую го­речь, их по­ро­див­шую, и не дать ей окон­ча­тель­но вы­рвать­ся на­ру­жу. Ки­нув­шись в мои объ­я­тия, она при­жа­лась ще­кой к мо­е­му ли­цу. Сле­зы на­ши сме­ша­лись. При­ник­нув друг к дру­гу, мы со­тря­са­лись в ры­да­нии, ощу­щая ра­дость и об­лег­че­ние от вза­им­но­го уте­ше­ния.

Пе­ле­на спа­ла с мо­их очей спу­стя несколь­ко дней, по­сле то­го как цар­ские гла­ша­таи про­нес­ли через Эпи­ват крас­ную ту­фель­ку. С тех пор зре­ние мое уже ни­ко­гда не по­мра­ча­лось.

Моя ма­ма до кон­ца сво­их дней так и не смог­ла вновь со­еди­нить по­рван­ные зла­тые ни­ти преж­них грез. Быть мо­жет, у нее уже не оста­лось сил меч­тать. Или некое но­вое пред­чув­ствие за­вла­де­ло ее мыс­ля­ми. Пред­чув­ствие гроз­ное и гне­ту­щее, не вы­зы­вав­шее по­на­ча­лу ни­че­го, кро­ме стра­ха. Не знаю. Она мне об этом не го­во­ри­ла. Но ино­гда, ко­гда ей ка­за­лось, что я ее не ви­жу, смот­ре­ла на ме­ня дол­го и при­сталь­но. С тре­во­гой и лю­бо­пыт­ством од­новре­мен­но. Слов­но пы­та­лась про­ник­нуть в тай­ну Бо­жия Про­мыс­ла.

* * *

«Ре­шай­ся, Пе­тка­на! Вре­мя ухо­дит! На­ша им­пе­ра­три­ца все­го лишь тре­мя го­да­ми стар­ше те­бя, а уже укра­си­ла свою жизнь тре­мя ча­да­ми», — го­во­ри­ла мне ма­ма.

«Ре­шать­ся» озна­ча­ло со­гла­сить­ся на брак с од­ним из тех юно­шей, что пред­ла­га­ли мне ру­ку, чтобы вве­сти в свой дом и на­звать спут­ни­цей жиз­ни. То бы­ли сы­но­вья ува­жа­е­мых ро­ди­те­лей. Иные из них и са­ми по се­бе бы­ли до­стой­ны де­ви­чьей люб­ви. Но мое серд­це пред ни­ми мол­ча­ло, а ду­ша оста­ва­лась аб­со­лют­но спо­кой­на. Я не ис­пы­ты­ва­ла ни вол­не­ния, ни тре­пе­та. И удив­ля­лась, гля­дя, как бле­стят гла­за и за­ли­ва­ют­ся ру­мян­цем ли­ца дру­гих де­ву­шек, сто­ит лишь ка­ко­му-ни­будь юно­ше по­явить­ся в их об­ще­стве. Нечто по­доб­ное неиз­мен­но про­ис­хо­ди­ло с ни­ми и при на­ча­ле лю­бо­го раз­го­во­ра на те­му люб­ви.

«Гор­дишь­ся, Пе­тка­на! Ты хо­чешь быть не как все», — го­во­ри­ла мне по­рой од­на из по­друг, слов­но сты­дясь — не столь­ко сво­их же­ла­ний, сколь­ко мо­е­го рав­но­ду­шия, ко­то­рое мно­ги­ми из них вос­при­ни­ма­лось как уко­риз­на.

Я зна­ла, что гор­дить­ся греш­но. Зна­ла, что гор­ды­ня — зло, уро­ду­ю­щее на­ши серд­ца. И дабы не впасть в сей грех, на­ча­ла вос­при­ни­мать раз­го­во­ры сво­их ро­вес­ниц как нечто есте­ствен­ное и при­выч­ное для се­бя.

«По­го­ди, ты еще встре­тишь на­сто­я­ще­го», — обе­ща­ли мне по­дру­ги. Мою скром­ность они объ­яс­ня­ли не про­бу­див­шим­ся по­ка серд­цем. И до­ве­ри­тель­но улы­ба­лись с ви­дом за­го­вор­щиц, слов­но у нас бы­ла некая об­щая тай­на, ка­са­ю­ща­я­ся мо­е­го гря­ду­ще­го сча­стья.

Каж­дая из них, ра­зу­ме­ет­ся, зна­ла, ка­ким дол­жен быть «на­сто­я­щий» из­бран­ник. Как он дол­жен вы­гля­деть. Как го­во­рить. Как улы­бать­ся и как об­ни­мать свою лю­би­мую. Я же не име­ла о сво­ем суже­ном ни ма­лей­ше­го пред­став­ле­ния. Да­же его те­ни не мог­ла пред­ста­вить. Да я и не за­ду­мы­ва­лась об этом.

Мыс­ли мои ви­та­ли в иных сфе­рах. Иные ду­мы то обу­ре­ва­ли ме­ня, то воз­но­си­ли до небес­ных вы­сот. Воз­но­си­ли к Нему — к Спа­си­те­лю.

«Как тяж­ко, долж­но быть, Ему бы­ло средь лю­дей, — ду­ма­ла я, — как неуют­но! А сколь кро­ток Он был! Сын Бо­жий до трид­ца­ти лет про­жил в На­за­ре­те, не при­вле­кая к Се­бе вни­ма­ния. Скром­но при­шел на Иор­дан, неве­до­мый всем, кро­ме Иоан­на Кре­сти­те­ля. Без осуж­де­ния при­ни­мал греш­ных и сквер­ных. Был ми­ло­стив ко всем. Омыл но­ги уче­ни­кам Сво­им. В том чис­ле и то­му, кто впо­след­ствии Его пре­дал. Та­ков был Он. И кто сре­ди нас, греш­ни­ков, по­сме­ет гор­дить­ся по­сле это­го! Он знал, что те, ко­го Он при­шел на­учить сми­ре­нию и люб­ви, не по­ни­ма­ют Его. Но про­дол­жал мо­лить­ся за них, и бу­дучи рас­пят на кре­сте: „Про­сти им, От­че, ибо не ве­да­ют, что тво­рят!“ Смею ли я по­сле это­го роп­тать на то, что я чу­жая сре­ди сво­их?» Так уко­ря­ла я се­бя в мыс­лях, по­то­му что мне не с кем бы­ло по­го­во­рить об этом.

«Что есть боль­ший грех: ложь или гор­ды­ня?» — во­прос сей не да­вал мне по­коя. Ощу­щая се­бя чу­же­стран­кой меж ближ­ни­ми, я му­чи­лась от­то­го, что вы­нуж­де­на бы­ла скры­вать это. Ибо из­ме­нить­ся уже не мог­ла. Но не мог­ла и ска­зать обо всем от­кры­то, и по­то­му чув­ство­ва­ла, что лгу.

«Ре­шай­ся, Пе­тка­на! — умо­ля­ла ме­ня мать. Ее угне­та­ла соб­ствен­ная му­ка. Мо­их же му­че­ний она да­же не за­ме­ча­ла. — Ев­фи­мий (да бу­дет он жив и здрав!) не мо­жет боль­ше быть мне опо­рой и уте­ше­ни­ем. Те­перь вся моя на­деж­да на те­бя. На то мне Бог те­бя и по­слал на ста­ро­сти лет!»

«Ма­ма, повре­ме­ни еще чуть-чуть», — от­ве­ча­ла я.

Я укло­ня­лась от ига ее же­ла­ний. И с каж­дым днем все яс­ней по­ни­ма­ла, как тяж­ко быть един­ствен­ным ре­бен­ком у ма­те­ри. По­след­ним по­бе­гом. Шли го­ды. Ма­ма по­гру­жа­лась в пу­чи­ну ста­ро­сти и неду­гов. Она уже не пы­та­лась про­тя­нуть ру­ку к об­лом­кам преж­ней меч­ты и по­чти по­те­ря­ла на­деж­ду уви­деть в один пре­крас­ный день мое ди­тя на сво­их дрях­лых ко­ле­нях и со­греть свое ста­рое серд­це невин­ной мла­ден­че­ской ра­до­стью. И все ре­же и ре­же — ско­рее уже по при­выч­ке — уко­ря­ла ме­ня: «Че­го ты ждешь, Пе­тка­на? Смот­ри, все твои ро­вес­ни­цы уже же­ны и ма­те­ри. А ты? Ты са­ма-то хоть зна­ешь, че­го ты хо­чешь?»

Че­го я хо­те­ла?

При­зна­юсь, в пер­вые го­ды сво­ей де­ви­чьей жиз­ни я и вправ­ду не зна­ла это­го. Но я ча­сто — с каж­дым го­дом все ча­ще — ду­ма­ла о слав­ных дев­ствен­ни­цах хри­сти­ан­ских. Глав­ным об­ра­зом о двух, что бы­ли мне осо­бен­но до­ро­ги: о Неде­ле и Ев­ге­нии. В юно­сти об­ру­чив­ши­е­ся со Хри­стом, они по­стра­да­ли за лю­бовь к Нему. То бы­ло в мрач­ную эпо­ху язы­че­ства. От­верг­ну­тые же­ни­хи до­нес­ли на них как на хри­сти­а­нок и не по­сты­ди­лись на­звать свою месть лю­бо­вью. Эти свя­тые де­вы бы­ли му­чи­мы са­мы­ми же­сто­ки­ми му­ка­ми. Но Бог, Ко­е­му они вру­чи­ли свою жизнь, по­се­щал их в тем­ни­це и ис­це­лял их ра­ны. Его ми­лость хра­ни­ла бес­страш­ных дев­ствен­ниц от во­ды и ог­ня. И от ди­ких зве­рей, ко­то­рым их бро­си­ли на рас­тер­за­ние. Спа­сая их, Он про­дле­вал им му­ки, но и укреп­лял в них ве­ру. И мно­гие лю­ди, ви­дя яв­ные чу­де­са и при­мер див­ной стой­ко­сти, об­ра­ща­лись к Бо­гу. В кон­це кон­цов обе свя­тые му­че­ни­цы бы­ли усе­че­ны ме­чом. Ев­ге­нию каз­ни­ли в Ри­ме, Неде­лю — в Ни­ко­ми­дии.

Я ду­ма­ла о них, об их му­ках и об их люб­ви к Бо­же­ствен­но­му Же­ни­ху, от Ко­то­ро­го они так и не от­рек­лись, и чув­ство­ва­ла, что две эти де­вы-му­че­ни­цы мне го­раз­до бли­же всех тех де­ву­шек, что окру­жа­ли ме­ня в по­все­днев­ной жиз­ни. Я раз­мыш­ля­ла о по­движ­ни­че­стве так, как мои по­дру­ги меч­та­ли о люб­ви и за­му­же­стве.

Я все еще не зна­ла точ­но, как бы я хо­те­ла жить, но мне уже бы­ло яс­но, че­го я не хо­чу. По­доб­ное зна­ние, как из­вест­но, мо­жет ока­зать­ся и вер­ным ори­ен­ти­ром, и за­пад­ней.

Я не хо­те­ла вы­хо­дить за­муж. И не хо­те­ла оста­вать­ся в Эпи­ва­те. По­это­му на все во­про­сы ма­те­ри от­ве­ча­ла мол­ча­ни­ем. Или же го­во­ри­ла: «По­до­жди еще немно­го!» Я не мог­ла на­не­сти ее бед­но­му серд­цу еще од­ну же­сто­кую ра­ну.

Од­на­жды утром, спу­стя семь лет по­сле ухо­да мо­е­го бра­та, из­брав­ше­го свою до­ро­гу в жиз­ни, я про­бу­ди­лась ото сна, в ко­то­ром раз­го­ва­ри­ва­ла с мо­им Ев­фи­ми­ем. Я ска­за­ла ему то­гда: «Вся­кая ду­ша че­го-то жаж­дет. Моя — взыс­ку­ет Бо­га». На сле­ду­ю­щую ночь мы с Ев­фи­ми­ем встре­ти­лись вновь. «Вся­кая ду­ша взыс­ку­ет Бо­га, но ча­сто не зна­ет это­го. По­то­му-то и ски­та­ет­ся она в веч­ных по­ис­ках, не зная по­коя. И на­зы­ва­ет эту свою жаж­ду са­мы­ми раз­ны­ми име­на­ми», — от­ве­тил мне брат. «По бла­го­сло­ве­нию и ми­ло­сти Бо­жи­ей, мне уда­лось во­вре­мя рас­по­знать, че­го жаж­дет моя ду­ша», — воз­ра­до­ва­лась я во сне. Сию ра­дость я во­пло­ти­ла въяве. От­ныне я зна­ла, что уй­ти из Эпи­ва­та зна­чи­ло уй­ти к Ев­фи­мию.

Но что зна­чит уй­ти к Ев­фи­мию? При­нять по­стриг? Или про­сто от­пра­вить­ся в Ца­рь­град? Это мне бы­ло неве­до­мо. Впро­чем, сия тай­на уже не му­чи­ла ме­ня. «В свое вре­мя все мне бу­дет яв­ле­но», — ду­ма­ла я. И по­кор­но оста­ва­лась и даль­ше в сво­ем до­ме, в ко­то­ром удер­жи­ва­ла ме­ня ста­рая лю­бовь еще с дет­ских лет, а так­же и долг. Ибо не зря ска­за­но, что Гос­по­ду ча­сто ми­лее бла­гие де­ла, чем мо­лит­вы. А я бы­ла нуж­на сво­ей ма­те­ри. И мо­ли­ла дру­гую Мать, Ма­терь ду­ши мо­ей, Мать Спа­си­те­ля, да­ро­вать мне си­лу, муд­рость и тер­пе­ние, дабы я мог­ла быть доб­рой до­че­рью мо­ей зем­ной ма­те­ри. По­слу­жить ей опо­рой и уте­ше­ни­ем в ее немо­щах, со­греть ее сво­ей лю­бо­вью и за­бо­той. Раз уж ей не суж­де­но уви­деть вну­ков.

Ев­фи­мий, епи­скоп Ма­а­дит­ский, брат Пе­тка­ны.

Див­на бы­ла сест­ра моя Пе­тка­на! Го­лу­би­ца Хри­сто­ва! С юных лет ис­пол­ня­ла она за­по­ве­ди Бо­жии, слов­но яви­лась на свет с яс­ным по­ни­ма­ни­ем сих ис­тин. Уде­ля­ла ми­ло­сты­ню убо­гим и си­рым да­же то­гда, ко­гда они не про­си­ли об этом. Уте­ша­ла скор­бя­щих. На­хо­ди­ла для каж­до­го хо­тя бы сле­зин­ку уча­стия и ми­ло­сер­дия.

Свой недуг пе­ре­но­си­ла она мир­но и спо­кой­но, как буд­то ей бы­ло ве­до­мо о нем боль­ше, чем всем зна­ме­ни­тым вра­чам Во­сточ­ной Рим­ской им­пе­рии. «Прой­дет»,— го­во­ри­ла она, по­лу­сле­пая, спо­ты­кав­ша­я­ся на каж­дом ша­гу, уте­шая на­шу бед­ную мать.

Уже пер­вые сле­зы ее де­ви­чьей мо­лит­вы бы­ли сле­за­ми люб­ви. То суть чуд­ные мгно­ве­ния, ко­гда ду­ша пол­но­стью пре­да­ет се­бя во власть Гос­по­да. Она же, по про­сто­те сво­ей, дол­го не по­ни­ма­ла это­го. И я то­же не знал.

Див­на бы­ла сест­ра моя Пе­тка­на! Иной раз она ка­за­лась мне со­всем обыч­ной де­воч­кой, по­рою — су­ще­ством не от міра се­го, за­то­чен­ным в брен­ную обо­лоч­ку те­лес­ную. Те­перь я знаю: она все­гда бы­ла од­на и та же. Про­сто я не все­гда за­ме­чал это. Не все­гда умел уви­деть ее, на­сто­я­щую. Ибо ча­сто смот­рел лишь те­лес­ны­ми оча­ми, гла­за­ми стар­ше­го бра­та.

Что до на­ших ро­ди­те­лей, то Бог по­ис­ти­не был к ним ми­ло­стив. Они так и не ура­зу­ме­ли, ка­кая дщерь и че­го ра­ди бы­ла им да­ро­ва­на. Сие незна­ние слу­жи­ло им за­щи­той.

О, они, ко­неч­но же, пом­ни­ли ис­то­рию Иоаки­ма и Ан­ны, рав­но как и про позд­нее ма­те­рин­ство Сар­ры и стар­че­скую ра­дость Ели­са­ве­ты и За­ха­рии. Но, по скром­но­сти и бо­го­бо­яз­нен­но­сти сво­ей, не сме­ли да­же по­мыс­лить о том, чтобы срав­ни­вать се­бя с ве­ли­ки­ми пра­вед­ни­ка­ми. Тем бо­лее — пы­тать­ся преду­га­дать на­зна­че­ние сво­е­го ча­да ис­хо­дя из сих див­ных при­ме­ров. Кро­тость и сми­ре­ние хра­ни­ли их от вя­щих мук.

«Неуже­ли вы ду­ма­е­те, что она слу­чай­но ро­ди­лась в пят­ни­цу и по­лу­чи­ла во Свя­том Кре­ще­нии имя в честь крест­ных стра­да­ний Иису­со­вых?» — мог бы спро­сить я. Но я не де­лал это­го. Чтобы не ис­пу­гать их.

Ибо да­же са­мые на­бож­ные ро­ди­те­ли не про­чат сво­им де­тям судь­бу от­шель­ни­ков и по­движ­ни­ков, пла­ме­не­ю­щих од­ним лишь же­ла­ни­ем: жить толь­ко в Гос­по­де и ра­ди Гос­по­да.

Я знал цель пу­ти мо­ей сест­ры Пе­тка­ны. Как знал и свою соб­ствен­ную сте­зю. И мог се­бе пред­ста­вить, ка­ко­во ей бы­ло жить чу­же­стран­кой сре­ди род­ных и близ­ких. А сколь неж­на и тер­пе­ли­ва бы­ла она при этом! Как вся­кий, ко­му от­пу­ще­но боль­ше зна­ния и ра­зу­ме­ния. Кто в глу­бине ду­ши чув­ству­ет и осо­зна­ет, что все скор­би и му­че­ния суть лишь од­но ис­ку­ше­ние, при­бли­жа­ю­щее нас к Бо­гу!

Как она ле­ле­я­ла на­шу ста­рую мать! Ее жерт­вен­ная лю­бовь и за­бо­та ста­ли прит­чей во язы­цех да­же сре­ди на­шей ино­че­ской бра­тии, за­твор­ни­ков Сту­дий­ской оби­те­ли.

По­ки­дая сей мір, мать на­ша ши­ро­ко рас­пах­ну­ла пе­ред ней две­ри. От­ныне она мог­ла вы­би­рать свой путь. И она вы­бра­ла его. «Иди и про­дай име­ние свое, раз­дай все ни­щим и убо­гим — и об­ре­тешь со­кро­ви­ще на небе­сах; возь­ми крест свой и гря­ди по Мне», — ска­зал Хри­стос юно­ше из зем­ли Иудей­ской, что по ту сто­ро­ну Иор­да­на. Моя сест­ра по­сту­пи­ла по гла­го­лу Спа­си­те­ля. Ибо глас Все­выш­не­го ни­ко­гда не смол­кал в ее серд­це. Жаж­да ду­хов­но­го по­дви­га во имя Гос­по­да Иису­са Хри­ста при­ве­ла ее в Ца­рь­град.

По­че­му она сра­зу не при­ня­ла по­стриг? Это­го я не знаю. Мы ни­ко­гда не го­во­ри­ли об этом. А ведь я ча­сто раз­мыш­лял о том, ка­кую сте­зю уго­то­вал ей Бог. И му­чи­тель­но раз­ду­мы­вал, что ей по­со­ве­то­вать и ку­да на­пра­вить, ес­ли она об­ра­тит­ся ко мне. Ибо чув­ство­вал, что мо­на­стырь — не то ме­сто, где мог­ла бы жить она, го­лу­би­ца Гос­под­ня. В мо­на­сты­рях, осо­бен­но в жен­ских, на­ря­ду с ис­крен­ни­ми и пре­дан­ны­ми ду­ша­ми, ищу­щи­ми Бо­га, со­дер­жа­лись и по­стри­жен­ные на­силь­но, под­верг­ну­тые опа­ле и на­ка­за­нию ли­ца. Бро­шен­ные же­ны. Сверг­ну­тые им­пе­ра­три­цы. Быв­шие прин­цес­сы. Те, у ко­го алч­ные бра­тья хит­ро­стью ото­бра­ли от­чее на­сле­дие. Или осту­пив­ши­е­ся де­ви­цы, чья тай­на мог­ла за­пят­нать честь се­мьи. Все они про­жи­ва­ли в мо­на­ше­ских ке­льях, бы­ли ино­ки­ня­ми и пост­ни­ца­ми — и при этом из­ры­га­ли чу­до­вищ­ные бо­го­хуль­ства. Эти жен­щи­ны тос­ко­ва­ли по свет­ской жиз­ни. И жаж­да­ли ме­сти. По­это­му мо­на­сты­ри ча­сто яв­ля­лись рас­сад­ни­ка­ми ин­триг и цен­тра­ми за­го­во­ров. То бы­ли оби­те­ли зла, где во­пи­я­ли слез­но, но при этом взы­ва­ли не к Бо­гу.

Ко­неч­но же, они не мог­ли стать до­мом мо­лит­вы для мо­ей чи­стой и ищу­щей Бо­га сест­ры. По­это­му я был обес­по­ко­ен. Что ей от­ве­тить, ес­ли она по­про­сит у ме­ня со­ве­та? Ес­ли не в мо­на­стырь, то ку­да же еще ее от­пра­вить?

Но она ме­ня не спра­ши­ва­ла. Бог по­за­бо­тил­ся обо всем. Шаг за ша­гом, мед­лен­но и по­сте­пен­но, чтобы не сму­тить и не устра­шить ее серд­це, Он вы­во­дил ее на ту сте­зю, для ко­то­рой она и бы­ла рож­де­на.